Неточные совпадения
Прошло еще
две минуты, пока
доктор надевал сапоги, и еще
две минуты, пока
доктор надевал платье и чесал голову.
Левины жили уже третий месяц в Москве. Уже давно прошел тот срок, когда, по самым верным расчетам людей знающих эти дела, Кити должна была родить; а она всё еще носила, и ни по чему не было заметно, чтобы время было ближе теперь, чем
два месяца назад. И
доктор, и акушерка, и Долли, и мать, и в особенности Левин, без ужаса не могший подумать о приближавшемся, начинали испытывать нетерпение и беспокойство; одна Кити чувствовала себя совершенно спокойною и счастливою.
Она встала, подсела к нам, оживилась… и мы только в
два часа ночи вспомнили, что
доктора велят ложиться спать в одиннадцать.
Тащу его к Родьке и потом тотчас к вам, значит в час вы получите о нем
два известия, — и от
доктора, понимаете, от самого
доктора; это уж не то что от меня!
Две комнаты своей квартиры
доктор сдавал: одну — сотруднику «Нашего края» Корневу, сухощавому человеку с рыжеватой бородкой, детскими глазами и походкой болотной птицы, другую — Флерову, человеку лет сорока, в пенсне на остром носу, с лицом, наскоро слепленным из мелких черточек и тоже сомнительно украшенным редкой, темной бородкой.
Клим первым вышел в столовую к чаю, в доме было тихо, все, очевидно, спали, только наверху, у Варавки, где жил
доктор Любомудров, кто-то возился. Через две-три минуты в столовую заглянула Варвара, уже одетая, причесанная.
Через несколько минут поезд подошел к вокзалу, явился старенький
доктор, разрезал ботинок Крэйтона, нашел сложный перелом кости и утешил его, сказав, что знает в городе
двух англичан: инженера и скупщика шерсти. Крэйтон вынул блокнот, написал
две записки и попросил немедленно доставить их соотечественникам. Пришли санитары, перенесли его в приемный покой на вокзале, и там он, брезгливо осматриваясь, с явным отвращением нюхая странно теплый, густой воздух, сказал Самгину...
— Все это — ненадолго, ненадолго, — сказал
доктор, разгоняя дым рукой. — Ну-ко, давай, поставим компресс. Боюсь, как левый глаз у него? Вы, Самгин, идите спать, а часа через два-три смените ее…
И
доктор сделал еще несколько подобных вопросов, потом наклонил свою лысину и глубоко задумался. Через
две минуты он вдруг приподнял голову и решительным голосом сказал...
Все слышали, что Вера Васильевна больна, и пришли наведаться. Татьяна Марковна объявила, что Вера накануне прозябла и на
два дня осталась в комнате, а сама внутренне страдала от этой лжи, не зная, какая правда кроется под этой подложной болезнью, и даже не смела пригласить
доктора, который тотчас узнал бы, что болезни нет, а есть моральное расстройство, которому должна быть причина.
Они обрадовались там наследству и хотят везти за границу; но мне пишет
доктор, что он вряд ли и
две недели проживет.
— Нет-с, я ничего не принимал у Ахмаковой. Там, в форштадте, был
доктор Гранц, обремененный семейством, по полталера ему платили, такое там у них положение на
докторов, и никто-то его вдобавок не знал, так вот он тут был вместо меня… Я же его и посоветовал, для мрака неизвестности. Вы следите? А я только практический совет один дал, по вопросу Версилова-с, Андрея Петровича, по вопросу секретнейшему-с, глаз на глаз. Но Андрей Петрович
двух зайцев предпочел.
Он, конечно, пришел познакомиться с русскими, редкими гостями здесь, как и тот майор, адъютант губернатора, которого привел сегодня утром
доктор Ведерхед…» — «Проводник ваш по колонии, — сказал Вандик, — меня нанял ваш банкир, с
двумя экипажами и с осьмью лошадьми.
Я встретил нашего
доктора и с ним
двух если не немцев, то из немцев.
Между прочим, он подарил нашему
доктору корень алоэ особой породы, который растет без всякого грунта. Посади его в пустой стакан, в банку, поставь просто на окно или повесь на стену и забудь — он будет расти, не завянет, не засохнет. Так он рос и у
доктора, на стене, и года в
два обвил ее всю вокруг.
Я с Зеленым заняли большой нумер, с
двумя постелями, барон и Посьет спали отдельно в этом же доме, а мистер Бен, Гошкевич и
доктор отправились во флигель, выстроенный внутри двора и обращенный дверями к садику.
Два датчанина, братья,
доктор и аптекарь, завели его к себе в дом, показывали сад.
Новый смотритель,
два помощника его,
доктор, фельдшер, конвойный офицер и писарь сидели у выставленного на дворе в тени стены стола с бумагами и канцелярскими принадлежностями и по одному перекликали, осматривали, опрашивали и записывали подходящих к ним друг зa другом арестантов.
В Узел Привалов вернулся ночью, в страшную осеннюю слякоть, когда в
двух шагах хоть глаз выколи. Не успел он умыться после дороги, как в кабинет вошел
доктор, бледный и взволнованный. Привалова удивил и даже испугал этот полуночный визит, но
доктор предупредил его вопрос, подавая небольшую записку, торопливо набросанную на розовом почтовом листке.
— Я советовал бы вам ежедневно проводить непременно два-три часа на воздухе, — говорил
доктор.
Начались поиски завещания; были открыты все ящики, десять раз перебрана была каждая бумажка; единственным результатом всех поисков были
два черновых завещания, которые Ляховский читал
доктору. Как только рассвело утро, Хина объехала всех нотариусов и навела справки: завещания нигде не было составлено. Хина еще раз перерыла весь кабинет Ляховского, — все было напрасно.
Председатель, отставной чиновник Феонов, — сутяга и приказная строка, каких свет не производил;
два члена еще лучше: один — доктор-акушер семидесяти восьми лет, а другой — из проворовавшихся становых приставов, отсидевший в остроге три года…
Третью неделю проводил
доктор у постели больной, переживая шаг за шагом все фазисы болезни. Он сам теперь походил на больного: лицо осунулось, глаза ввалились, кожа потемнела. В течение первых
двух недель
доктор не спал и трех ночей.
Ночью с Ляховским сделался второй удар. Несмотря на все усилия
доктора, спасти больного не было никакой возможности; он угасал на глазах. За час до смерти он знаком попросил себе бумаги и карандаш; нетвердая рука судорожно нацарапала всего
два слова: «Пуцилло-Маляхинский…» Очевидно, сознание отказывалось служить Ляховскому, паралич распространялся на мозг.
Кстати, уже всем почти было известно в городе, что приезжий знаменитый врач в какие-нибудь два-три дня своего у нас пребывания позволил себе несколько чрезвычайно обидных отзывов насчет дарований
доктора Герценштубе.
— Это мы втроем дали три тысячи, я, брат Иван и Катерина Ивановна, а
доктора из Москвы выписала за
две тысячи уж она сама. Адвокат Фетюкович больше бы взял, да дело это получило огласку по всей России, во всех газетах и журналах о нем говорят, Фетюкович и согласился больше для славы приехать, потому что слишком уж знаменитое дело стало. Я его вчера видел.
Доктор же остался в доме Федора Павловича, имея в предмете сделать наутро вскрытие трупа убитого, но, главное, заинтересовался именно состоянием больного слуги Смердякова: «Такие ожесточенные и такие длинные припадки падучей, повторяющиеся беспрерывно в течение
двух суток, редко встретишь, и это принадлежит науке», — проговорил он в возбуждении отъезжавшим своим партнерам, и те его поздравили, смеясь, с находкой.
Катя начинает лечиться, и старик совершенно успокоивается, потому что
доктор не находит ничего опасного, а так только, слабость, некоторое изнурение, и очень основательно доказывает утомительность образа жизни, какой вела Катерина Васильевна в эту зиму — каждый день, вечер до
двух, до трех часов, а часто и до пяти.
Доктор Гааз был преоригинальный чудак. Память об этом юродивом и поврежденном не должна заглохнуть в лебеде официальных некрологов, описывающих добродетели первых
двух классов, обнаруживающиеся не прежде гниения тела.
Всякую субботу приезжали к нему
доктор и полицмейстер, они свидетельствовали его и делали донесение, то есть выдавали за своей подписью пятьдесят
два фальшивых свидетельства по высочайшему повелению, — умно и нравственно.
Ко всему остальному, он уверил себя, что он опасно болен, и беспрестанно лечился; сверх домового лекаря, к нему ездили
два или три
доктора, и он делал, по крайней мере, три консилиума в год.
Наконец наследник приехал. Сухо поклонился Тюфяеву, не пригласил его и тотчас послал
доктора Енохина свидетельствовать арестованного купца. Все ему было известно. Орловская вдова свою просьбу подала, другие купцы и мещане рассказали все, что делалось. Тюфяев еще на
два градуса перекосился. Дело было нехорошо. Городничий прямо сказал, что он на все имел письменные приказания от губернатора.
Сердито на него посмотрел
доктор, которому брат больного уже рассказал о «вторничном» обеде и о том, что братец понатужился блинами, — так, десяточка на
два перед обедом.
По возбужденному лицу Прасковьи Ивановны румянец разошелся горячими пятнами, и она старалась не смотреть на
доктора, пока он залпом выпил
две рюмки.
Были
два дня, когда уверенность
доктора пошатнулась, но кризис миновал благополучно, и девушка начала быстро поправляться. Отец радовался, как ребенок, и со слезами на глазах целовал
доктора. Устенька тоже смотрела на него благодарными глазами. Одним словом, Кочетов чувствовал себя в классной больше дома, чем в собственном кабинете, и его охватывала какая-то еще не испытанная теплота. Теперь Устенька казалась почти родной, и он смотрел на нее с чувством собственности, как на отвоеванную у болезни жертву.
— Тараса Семеныча вы знаете? А это
два купца Ивановых… три купца Поповых… старший городской врач Кацман, а это его помощник,
доктор медицины Кочетов… член управы Голяшкин.
Галлюцинация продолжалась до самого утра, пока в кабинет не вошла горничная. Целый день потом
доктор просидел у себя и все время трепетал: вот-вот войдет Прасковья Ивановна. Теперь ему начинало казаться, что в нем уже
два Бубнова: один мертвый, а другой умирающий, пьяный, гнилой до корня волос. Он забылся, только приняв усиленную дозу хлоралгидрата. Проснувшись ночью, он услышал, как кто-то хриплым шепотом спросил его...
Странно, что все эти переговоры и пересуды не доходили только до самого Полуянова. Он, заручившись благодарностью Шахмы, вел теперь сильную игру в клубе. На беду, ему везло счастье, как никогда. Игра шла в клубе в
двух комнатах старинного мезонина. Полуянов заложил сам банк в три тысячи и метал. Понтировали Стабровский, Ечкин, Огибенин и Шахма. В числе публики находились Мышников и
доктор Кочетов. Игра шла крупная, и Полуянов загребал куши один за другим.
Он, по обыкновению, был с похмелья, что являлось для него нормальным состоянием. Устенька достала из буфета бутылку финьшампань и поставила ее на стол.
Доктор залпом выпил
две больших рюмки и сразу осовел.
Положение
доктора вообще получалось критическое. Все смотрели на него, как на зачумленного. На его имя получались анонимные письма с предупреждением, что купцы нанимают Лиодора Малыгина избить его до полусмерти. Только
два самых влиятельных лица оставались с ним в прежних отношениях — Стабровский и Луковников. Они были выше всех этих дрязг и пересудов.
Теперь она была счастлива, что целых
две недели могла проводить с
доктором по нескольку часов в день среди самой сближающей обстановки.
— Да вы не читали… Вот посмотрите — целая статья: «Наши партии». Начинается так: «В нашем Заполье городское общество делится на
две партии: старонавозная и новонавозная». Ведь это смешно? Пишет
доктор Кочетов, потому что дума не согласилась с его докладом о необходимых санитарных мерах. Очень смешные слова
доктор придумал.
Доктор, действительно, вернулся дня через
два, захватив с собой офтальмоскоп. Он зажег свечку, приближал и удалял ее от детского глаза, заглядывал в него и, наконец, сказал с смущенным видом...
Два слова
доктора будто прожгли в его мозгу огненную дорогу…
Доктор взял ребенка на руки, быстро повернул к свету и заглянул в глаза. Он слегка смутился и, сказав несколько незначащих фраз, уехал, обещая вернуться дня через
два.
— О, как вы в моем случае ошибаетесь, — подхватил швейцарский пациент, тихим и примиряющим голосом, — конечно, я спорить не могу, потому что всего не знаю, но мой
доктор мне из своих последних еще на дорогу сюда дал, да
два почти года там на свой счет содержал.
— Нет, покамест одно только рассуждение, следующее: вот мне остается теперь месяца два-три жить, может, четыре; но, например, когда будет оставаться всего только
два месяца, и если б я страшно захотел сделать одно доброе дело, которое бы потребовало работы, беготни и хлопот, вот вроде дела нашего
доктора, то в таком случае я ведь должен бы был отказаться от этого дела за недостатком остающегося мне времени и приискивать другое «доброе дело», помельче, и которое в моих средствах (если уж так будет разбирать меня на добрые дела).
Изложением системы лечения Шнейдера и рассказами князь до того заинтересовал
доктора, что тот просидел
два часа; при этом курил превосходные сигары князя, а со стороны Лебедева явилась превкусная наливка, которую принесла Вера, причем
доктор, женатый и семейный человек, пустился перед Верой в особые комплименты, чем и возбудил в ней глубокое негодование.
С Бахмутовым я виделся раза
два в эти шесть недель, мы сошлись в третий раз, когда провожали
доктора.
Вместо нескольких дней
доктор зажился целых
две недели, потому что задержал следователь, приехавший производить следствие по делу Домнушки.